Я свободна.

Наконец-то одна в своем теле, я чувствовала разницу — и это было невероятно.

В детстве, когда я росла в Эшфорде, Джорджия, чужеродные, живые, подробные звуки и образы часто всплывали в моей голове без видимых причин.

Я напевала музыку, которую раньше никогда не слышала. Я страдала от ностальгии, вызванной мысленными образами потрясающих, роскошных комнат и экзотических земель, которых никогда не видела и даже не догадывалась об их существовании. У меня так часто бывали видения обнаженной прекрасной женщины, смотрящей на меня со страстью и похотью, что я даже начала сомневаться, не подавляю ли в себе лесбийские наклонности.

Но теперь все воспоминания Короля Невидимых ушли, и я чувствовала себя бесконечно светлее и чище. И не лесбиянкой.

Мне больше не приходилось подвергать сомнению каждую свою мысль и чувство.

По крайней мере, сейчас не приходилось.

Хоть часть меня и надеялась, что к Истинной Магии прилагались воспоминания и знания бывших королев, потому что так было бы намного проще разобраться, другая часть меня надеялась на обратное.

И все же, если внезапно в меня начнут просачиваться непрошеные чужеродные мысли, я хотя бы буду знать, откуда они взялись, и мне ни на минуту не казалось, что с ними будет так же тяжело справиться, как с Синсар Дабх.

Во время своего непродолжительного допроса у существа в мире с тремя лунами я поняла, насколько ценю, что Двор Светлых был для Видимых, а Двор Темных — для Невидимых. Воспоминания короля всегда несли в себе какую-то туманную непрозрачность, мужественную темноту. Они были примитивными грубоватыми, изображенными резкими оттенками льдисто-синего, бесцветного белого и чернильно-черного.

Сознание, с которым я столкнулась сегодня, было полной противоположностью: яркое как солнце, лучезарное, нежное, женственное, а цветы на просторном лугу были всех цветов радуги и еще бесчисленного множества оттенков. Там я чувствовала себя правильно. Хорошей. Частью того, что принимала сама Природа.

Я гадала о происхождении Фейри. Гадала, как Видимые могут быть столь безэмоциональными и ледяными, тогда как Магия, которую я чувствовала сегодня, была такой теплой и доброжелательной. Я гадала, всегда ли Истинная Раса была такой, как сейчас, или произошло нечто, изменившее их.

А потом я перестала гадать, потому что Бэрронс вошел в комнату, и мое тело ускорилось от интереса, желания, предвкушения, похоти.

Он прошел мимо меня, легко коснувшись моих волос, и направился к двери.

— Поспи. Тебе это нужно, — вот и все, что он сказал.

Я открыла рот, чтобы спросить, куда он уходит, потом вспомнила все те причины, по которым я никогда не задавала Бэрронсу этот вопрос, и вместо этого сказала:

— Иерихон.

Он мгновенно остановился, развернулся и уставился на меня в приглушенном свете.

— Мак.

— Ты должен уйти? — спросила я.

— Нет.

— Тогда почему уходишь?

Его темный взгляд был непостижим.

— Потому что мы так делаем. Ты и я. Оставляем друг друга в покое.

Чееее? Я замерла, осмысливая сказанное им. Я услышала это совершенно иначе, не так, как он сказал. Я услышала: Вы, мисс Лейн, всегда задавали курс, основные правила, определяли, как мы ведем себя друг с другом. Я строго придерживаюсь ваших гребаных правил.

Я открыла рот, чтобы задать вопрос «А что если я бы хотела это изменить?» Потом осознала заложенную в нем изначально трусливость. Он был гипотетическим, выпытывающим, ищущим заверений, переносящим вес любого решения или обязательства на него. Это все равно что отказ поставить себя по удар, отказ на самом деле сказать ему, чего я хотела от наших отношений.

— Я бы хотела это изменить, — сказала я, осторожно выбирая слова. — Думаю, было бы здорово, если бы мы больше времени проводили вместе.

Я содрогнулась, потому что фраза повисла в воздухе и прозвучала намного банальнее, обнажающе и открыто, чем в моей голове. Теперь он мог высмеять меня, бросить в мою сторону какой-то нравоучительный комментарий или же присоединиться ко мне на честерфильде, решив, что я хочу заняться сексом.

Он не сделал ничего из этого, просто наклонил свою темноволосую голову. В его древних обсидиановых глазах клубились тени.

— Что у тебя на уме? — мягко произнес он.

Мягко. В этом крылась опасность.

И намного больше.

Момент растянулся между нами, беременный возможностью, напоминанием о другом моменте, который случился целую вечность назад, когда я думала, что мы взяли верх, победили Синсар Дабх, заточив ее под аббатством. Я была опьянена победой, вдохновлена стопроцентной уверенностью, что мы сразились в нашей битве, и все кончено.

Моя жизнь должна была наконец-то вернуться в норму после долгих адских девяти месяцев. Я вновь видела для себя какое-то будущее.

Я пережила шторм и выжила. Я потеряла сестру, узнала, что меня удочерили, меня едва не убили, я научилась врать, жульничать, красть и убивать, подверглась групповому изнасилованию, превратилась в при-йю, меня еще несколько раз чуть не убили, я убила Бэрронса, едва не соблазнилась иллюзией Синсар Дабх, показавшей мне желанных родителей, убила Ровену, и все же выжила, чтобы навсегда нейтрализовать главного злодея всей этой истории.

В тот самый день я сказала Иерихону Бэрронсу «твоя задница принадлежит мне, приятель». Я заявила свои права, открыто, ясно, перед всеми, готовая с головой окунуться в каждый восхитительный, сексуальный, интимный, личный аспект отношений с ним.

Потом я узнала, что моя битва не окончена.

Впереди маячило кое-что похуже.

Я едва успела передохнуть перед вторым раундом.

Злодей, убивший стольких людей с такой беспощадностью, имел злобного близнеца. И он находился во мне. Слова не способны описать глубину ужаса и отчаяния, которые я испытывала.

Примерно полтора месяца назад по моему времени — три с половиной месяца назад для остального мира — я обнаружила, что во мне скрывается необъятный потенциал к убийствам, хаосу и разрушению, что моя битва, возможно, никогда не закончится, и это изменило меня.

Ни на секунду я не верила, что смогу просто уйти, не открывать ее и сбежать невредимой. Каким-то образом я понимала, что битва, через которую я только что прошла, покажется полной ерундой по сравнению с той, что ждала впереди.

В день, когда я узнала, что Синсар Дабх действительно находилась на дне моего озера, и я была — давайте будем, черт подери, честными в этом — одержима (и ей-Богу, я хотела полноценного обряда экзорцизма), я начала замыкаться в себе.

Я потеряла последнюю неделю мая и большую часть июня в Зеркалах. Последние дни июня и большую часть июля я один за другим возводила барьеры между Бэрронсом и мной.

Я упрощала и опредмечивала наши отношения в похоть и границы, и хоть и то, и другое необходимо для хороших отношений, для по-настоящему легендарных требуется нечто большее.

Что-то из этого у нас было — например, уважение и доверие, но нужны были еще и свободно высказываемые желания и прозрачность до такой степени, которая сделала бы обоих счастливыми. Это требовало работы, готовности честно и страстно бороться — за пределами постели, а не только в ней — а также преданности и честности. Это требовало просыпаться каждый день и говорить «я почитаю этого мужчину за святого, и так будет всегда. Он мое солнце, луна и звезды». Это требовало впустить в себя другого человека — то, что я перестала делать. Это требовало не бояться просить того, чего тебе хочется, подставлять себя под удар, рисковать всем ради любви.

Однажды мы почти достигли этого.

Пока я не сбежала.

Мои глаза расширились. Я всегда думала, что если кто-то из нас будет отдаляться в отношениях, то это будет он, а не я.

Но именно я убежала.

— Как первоклассный атлет, — согласился он, сверкая темными глазами. — Охренеть как быстро и не собираясь останавливаться, пока не пересечешь финишную черту.