— И ты думаешь, что сможешь мне с этим помочь?

— В жизни ничто не сложнее остального. Нужна лишь дисциплина, а с ней я знакома. Я на этом собаку съела.

Выглядела она так, будто это правда — худая и высокая, с важной походкой и четко обрисованными шестью кубиками, заметными под разорванной и заляпанной кровью майкой. Под порванной курткой ее грудь крест-накрест пересекали полупустые ремни с боеприпасами. В отличие от остальных она если и чувствовала кусающий ветер, который я вызывал на лугу, то не дрожала.

С ее руки на потертом ремне свешивался автомат F2000, за пояс и в ботинки заткнуты ножи, покрытые коркой крови. Правая щека рассечена и заплыла синяком, костяшки пальцев содраны, нижняя губа покрыта брызгами высохшей крови. Она подходит ближе ко мне и наклоняется. Я опускаю голову и вдыхаю дым, пот сражения, кровь и женщину. Я улавливаю нотки верескового мыла. Колин говорит, что они в аббатстве делают его по старому рецепту. Это напоминает мне о шотландских нагорьях, о Таре, о предложенной и взятой невинности и о смерти.

— Поцелуй меня, — говорит она, уставившись на мой рот. — Я знаю, ты хочешь этого. Я видела, как ты смотрел на меня.

Мой взгляд опускается к ее окровавленным губам. Пухлым, розовым, точно ее рот — это Эрос [5] , покрытый осадком Танатоса [6] . Я скучаю по поцелуям. Сейчас я как никогда нуждаюсь в том, чтобы выпустить из себя шторм сексуальной и эмоциональной энергии.

— Я хочу намного большего.

— Я не позволю, — она переносит свой вес, отводя автомат за спину. — Пока что нет.

— Ты не можешь остановить меня. — Никто не может. В этом и есть камень преткновения. Поцелуй приведет к траху, который станет ее последним, потому что я не могу себя контролировать. В постели я высасываю из женщины жизнь. Странно смотреть в глаза, которые никогда не смотрят в твои. Этого достаточно, чтобы заработать комплекс Бога. Ее зрачки увеличиваются, расширяются, затем снова сужаются с отблесками приглушенного огня. Не напугана — заинтригована. Ей нравится танцевать на натянутой проволоке.

Она увлажняет губы, чувствует засохшую кровь и стирает ее тыльной стороной ладони. Это не помогает, лишь хуже размазывает кровь по лицу.

— Один поцелуй. А потом уходи. Дисциплина начинается. Ты думаешь, я не смогу тебя ничему научить. Думаешь, никто не сможет. Когда-то я тоже так думала. Возможно, ты прав. Возможно, ты ошибаешься. Возможно, ты трус. Попробуй поцелуй.

Темные глаза встречаются со мной взглядом в спокойном вызове. Посыл предельно ясен. Она будет смотреть на меня, пока глаза вновь не закровоточат.

— Ты хочешь мерить свою силу силой тех, с кем ты играешь. Это заводит тебя, — презрительно усмехаюсь я.

— А я должна заводиться от посредственности?

— Ты должна возбуждаться от человека. Получай свой кайф с кем-нибудь другим, — две одинаковые капельки крови появляются в уголках ее глаз. Я резко отворачиваюсь.

— Конечно. Ну валяй тогда, — бросает она мне в спину. — Конечно, ты никогда не потерпишь неудачи — если никогда не попытаешься. Адова жизнь, скажу я тебе. Когда будешь готов вести себя как большой мальчик, ты знаешь, где меня искать.

— Мои штаны и то, что в них, уже слишком велики для тебя, — холодно отвечаю я. Она хочет искусить меня, сманить на темную тропу, которая в итоге приведет к греху убийства еще одной женщины на моей совести. Все потому, что она хочет поиграть с большим, могущественным, опасным мужчиной. Это не ради меня. Это ради нее. Ей нужно вытащить голову из задницы.

Она смеется и уходит, уверенная, сексуальная, спокойно шагая по скользкому льду, как будто ожидая, что я обернусь и посмотрю. Я знаю, потому что я оборачиваюсь и смотрю, невольно оценивая по достоинству гибкую агрессивную грацию ее позвоночника, поджарые мышцы ног, изгиб задницы.

Затем я в дрянном настроении широкими шагами пересекаю покрытый инеем луг, чтобы найти Мак. Как только я возбуждаюсь, это надолго. По моим венам бежит кровь принца Невидимых, извращенная и ненасытная, хоть ее и качает человеческое сердце.

Я ударяю себя кулаком по груди прямо по заточенному там зверю и напоминаю себе, что рожден Горцем, и Горцем и останусь.

— Кристиан! — голос Мак доносится торопливым шепотом.

Я спешу присоединиться к ней. Какой бы ни была наша следующая битва, мы встретим ее лицом к лицу вместе.

Глава 3

Мак

Темно. Я не могу дышать. Я не могу видеть.

Я слепо существую в вакууме, тесно сжатая Мак-в-коробочке, ожидающая, пока кто-нибудь повернет ручку моей шарманки.

Тело, которого у меня нет, отчаянно пытается глотнуть воздуха.

Хотя у меня больше нет рта, я каким-то образом кричу и кричу.

Глава 4

Воспоминания МакКайлы принадлежат мне. Не все, но в достаточной мере — то, какими способами она взаимодействовала с физическим миром.

Я знаю, где Бэрронс держит ключи от машины, и что то зеркало в кабинете на первом этаже книжного магазина — это полный ловушек проход в его подземную берлогу. Я знаю, как пройти через него — когда-то я помогла ей войти. Я в точности знаю, как она готовит себе кофе, наносит макияж, укладывает волосы, как здоровается и разговаривает с приемной матерью и лже-отцом. Я понимаю каждый нюанс того, что нужно сказать и сделать, чтобы сойти за Бэрронсовскую Радужную Девочку.

Ее память тела также принадлежит мне. Вождение машины не вызывает сложностей. Ехать по покрытой льдом местности — иначе, но не тяжело. Холод, однако, неприятен и заставляет меня дрожать. Я разделяю ее нелюбовь к суровой погоде и снегу.

Я скольжу по покрытым льдом ветреным землям аббатства, с каждым шагом увереннее двигаясь в своем ущербном мешке из мышц и костей. Мне хочется нырнуть внутрь, вскрыть коробку с Мак и убить ее после отличного вечера за чаем и пытками — за то, что она принимала этот сосуд как данное, плохо обращалась с ним, пренебрегала и рисковала им на каждом шагу. Этот сосуд должен был быть моим с того самого момента, как я поселилась в нем. Он недостаточно силен. Она должна была стараться лучше. Из-за ее слабости я вхожу в жизнь неполноценной.

Первая из моих жертв спешит ко мне сквозь мрак — еще один унылый, раздираемый противоречиями идиот, отторгающий дарованную ему силу. Силу, которую я забрала бы у него, если бы могла.

— Кристиан, — я наполняю свой шепот торопливостью.

Когда он появляется из-за груды обугленных и присыпанных ледяной пылью камней, меня пронзает острое желание завладеть его телом. Сосуд этого недостойного придурка превосходит мой. Могу ли я, как мое прежнее воплощение — материальная копия Синсар Дабх, которая рассыпалась в пыль на плите — завладеть другой оболочкой через физический контакт? Могу ли я посадить себя внутрь и удержаться там? Сможет ли Кристиан вместить всю громадность, которую я собой представляю, и не разрушиться вскоре до непригодности?

Тело, которое у меня есть, постоянно, но не безупречно.

Тело Кристиана безупречно, но не постоянно.

МакКайла назвала бы это синицей в руке и журавлем в небе.

Я хихикаю при мысли о МакКайле. У нее нет ни птиц, ни небес. Она в аду, и это я ее туда засунула. С помощью желания, похоти, жажды и господства.

Кристиан странно смотрит на меня, крылья шуршат на холодном ветру.

— Мак?

— Нервный смех. Я всегда думала, что привыкну к тому, как ты выглядишь, — он принимает отговорку, слишком увлеченный ненавистью к себе, чтобы сосредоточиться на мире. И почему бы ему не умереть сегодня? Он верит, что мир населен очевидными монстрами. Самые опасные из нас — наименее очевидные. Он полагается на свои навыки распознавания лжи, читая и оценивая противоречивые эмоции других.